Форум » Обсуждение сайта www.ussvu.ru » В будущий раздел "Наше творчество" » Ответить
В будущий раздел "Наше творчество"
emercomer: Попов Павел (len-veteran*собачка*yandex.ru) прислал на электропочту рассказ про кадетку "Кратко о разном". Читайте, ностальгируйте. [more] Кратко о разном. Одним из самых запоминающихся моментов моей жизни в Уссурийском Суворовском военном училище была моя первая поездка на парад к 7 ноября в город Хабаровск. Ежегодно наше училище представляло на параде свои «коробки». Я оба года маршировал в «коробке» барабанщиков. В первую поездку из нашего городка набрали сводную «коробку» барабанщиков из трёх рот: четвёртой, пятой и шестой. Тренировал нашу «коробку» старший лейтенант Забелин, высокий, стройный, подтянутый офицер из пятой роты. Мне он нравился своей невозмутимостью, сдержанностью. Ни разу я не слышал от него ругательных слов или разговора на повышенных тонах. Дней двадцать мы тренировались на плацу нашего училища часа по три-четыре. Перед выездом в Хабаровск нас многие пугали, что там нам придётся жить вместе со «стариками» и терпеть их издевательства. Что такое «старики» мы уже знали, потому что одному из наших ребят со второго взвода Васе Жупетяеву пришлось с ними полежать в медсанчасти и прийти оттуда озлобленным на всех «стариков». А нам, первогодкам, много рассказывали о дедовщине в армии, а особенно в училище. В Хабаровск мы ехали поездом, но никаких эксцессов со «стариками» не запомнилось. Там нас разместили в Волочаевском городке, в учебном подразделении в одной казарме все четыре роты: три роты «стариков» и сводную роту «мальчиков»- барабанщиков. Проблемы начались сразу же в первую ночь. Кровати стояли в два яруса, и из-за этого ухудшался обзор для дежурного офицера. Да и не сильно-то он хотел смотреть, что творится в казарме. А в казарме в это время шакалили распоясавшиеся «старики». К чести основной массы скажу, что это были единицы, кто хотел поглумиться над молодыми. Но от этого нам было не легче. Мы сами не знали друг друга, потому что рота была сводная, поэтому заступиться сами за себя мы не могли. Каждый «умирал» в одиночку. Мне запомнился «старик» из второй роты с экзотической фамилией Дубовик. Действительно, фамилия соответствовала его характеру. Почему-то он сразу невзлюбил именно меня. Но я упорно держался и не выполнял ни одно из его требований. Он пытался заставить меня заправлять за ним кровать. Дошло до того, что ребята из его взвода уже начали возмущаться его требованиями и заступаться за меня. Стали расспрашивать меня, откуда я такой упёртый. Я ответил, что из Тюменской области. Из Тюмени в Уссурийск поступало очень мало человек, поэтому их знали наперечёт. Один из сокурсников Дубовика сбегал за моими земляками, «стариками» из первой роты, благо все находились в одной казарме. Пришёл старшекурсник по прозвищу Кот. Я сразу понял, что он пользуется авторитетом, потому что он без разговоров забрал меня с собой. Он был строен и высок, в движениях мягок и пружинист и чем-то неуловимо действительно напоминал кота, всегда готового к прыжку. Хотя ступал вальяжно и вёл себя непринуждённо. Мы познакомились. Оказывается, на его курсе из представителей Тюменской области было всего три человека. А в этом году поступило всего двое: я и Володя Наприенко. Но у Володи была какая-то проблема с поступлением, и ему пришлось идти в китайскую роту. В шестой роте обучали китайскому и японскому языкам. А четвёртую и пятую роты набрали из ребят, которые до поступления обучались английскому. Поэтому мы с ним не попали в одно подразделение, и во всей роте из Тюмени я был один. С моим «стариком» мы договорились, что если будут какие-то проблемы со старшекурсниками, то я должен обращаться к нему. Но за всё последующее обучение мне ни разу не пришлось обращаться к нему за помощью, потому что я привык с детства решать свои проблемы сам. Но в тот момент я был ему благодарен, потому что трудно находиться в чужом тебе коллективе без хотя бы моральной поддержки. Тренировки в Хабаровске проходили почти круглые сутки. С утра мы вставали и по воинскому распорядку занимались до завтрака, а после завтрака начиналась шагистика. После обеда часа два мы спали и снова шагистика до ужина. Тренировочным местом нам служил учебный плац. Но после ужина мы всем училищем строем выходили в город и шли пешком до центральной площади. Там выстраивались все участвующие в параде «коробки» и проходили торжественным маршем перед трибунами. Наша «коробка» барабанщиков должна была открывать парад и находилась в самом проветриваемом месте, тем более что между нами было большое расстояние, так как полагалось полтора метра между суворовцами, и вдоль всей коробки гулял ветер. Что такое ветер при двадцати градусов мороза во влажном климате? А у нас были только тонкие белые офицерские перчатки на руках, в которых мы держали деревянные палочки и металлический обод барабана. Я уже не говорю про тонкие летние подошвы парадных ботинок и всю остальную форму, которая не предполагала длительного стояния на морозе. Помню, что в офицерских «коробках», которые стояли напротив нас, изредка люди падали в обмороки. Но в нашей «коробке» такого не случалось. Просто после каждого прохождения торжественным маршем под барабанную дробь мы долго растирали пальцы в перчатках, потому что снять перчатки с опухших пальцев уже не могли. Помню, как в одну очень морозную ночь офицер из знамённой группы оттирал отмёрзшие пальцы суворовцу старшего курса, а тот молчал, закусив до боли губу. Ему пришлось намного хуже нашего, ведь он всё время тренировки держал в руке металлическую шашку наголо. После тренировки мы своим ходом возвращались обратно в Волочаевский городок. Тогда я впервые в жизни познал сон на ходу. Отходя от площади, сразу же отключалось сознание и включалось только тогда, когда упирался в спину впереди идущего при остановке роты перед воротами военного городка. Придя в расположение казармы, мы сразу же падали на постели и спали до самого подъёма, как убитые. Жили мы в Хабаровске около двадцати дней, по крайней мере, мне так запомнилось. На параде нас отметили в лучшую сторону, сам командующий на подведении итогов сказал, что самой лучшей «коробкой» на всём параде была «коробка» барабанщиков. Подведение итогов происходило в торжественных условиях в большом зале штаба округа. На сцене стояли столы, за которыми сидели все командующие соединениями округа, а в зале сидели представители воинских частей. Наша рота барабанщиков открывала торжественное заседание громким боем барабанов, проходя по всему залу и выстраиваясь в проходах. Всё время заседания мы стояли по стойке смирно в проходах между рядами. На перерыве группа генералов подошла к нам в холле и стала интересоваться нашей жизнью. Какой-то генерал подошёл ко мне и спросил: «Ну, как, внучёк, служба?». На что я громко ответил, что отлично. «Ну и хорошо. Никто не обижает?». «Никак нет!». «А командиры?». «Никак нет!». Генерал ласково погладил меня по голове. После чего группа генералов отправилась по своим делам, а наши офицеры с подозрением стали присматриваться ко мне. Откуда мне тогда было знать, что ко мне обращался начальник штаба округа генерал-лейтенант Попов, мой однофамилец. Этот эпизод надолго повлиял на мою жизнь в училище. Когда впоследствии встал вопрос о моём исключении за драку с суворовцем из нашего третьего взвода Сергеем Кустовым, я думаю, что командование подозревало моё родство с генералом. По приезду из Хабаровска командир взвода майор Жорж Палыч Дмитренко, в простонародье Пиночет, а попросту Стёга, долго пытал меня, кем мне доводится генерал Попов, но я не сдавался и упорно отвечал, что впервые его увидел в глаза в Хабаровске. Но случайное совпадение обстоятельств не давало взводному покоя. Этот случай, наверное, стал достоянием гласности для всего командного состава, потому что на педсовете по вопросу отчисления меня из училища шли долгие дебаты, в результате которых я был оставлен в училище на испытательный срок, но строгий выговор с занесением в учётную карточку по комсомольской линии я все же получил. Но вот когда в летнем лагере повторно встал вопрос о моём отчислении и я вновь не был отчислен, то я действительно убедился, что тень мнимого родственника витает надо мной ангелом хранителем. А дело было так. В лагере мы всегда с собой носили фляжки с водой. Но я решил готовить себя к войне в Афганистане, про который нам много рассказывали приезжающие в отпуск молодые офицеры – выпускники нашей кадетки. Для этого я решил тренировать своё терпение, стараясь как можно меньше пить воды. Я поймал ужа и посадил его в свою фляжку. На дно подливал немного воды, а крышку заменил колпачком от ракетницы, по резьбе он как раз подходил и этим многие пользовались при нехватке крышек. В колпачке пробил несколько дырок для доступа воздуха. Когда взвод, падая от усталости, доставал фляжки, чтобы промочить горло, я открывал крышку и выпускал себе на грудь холодного и мокрого змея, отчего тоже получал эстетическое удовольствие. Но однажды на стрельбище к строю роты подошёл майор – начальник медицинской службы. Почему-то для своей проверки он выбрал именно меня. Он подошел ко мне и спросил, откуда я беру воду. Я ответил, что из родника. Нам строго настрого запрещалось пить воду из реки Суйфун, которая течёт прямо из Китая, потому что эти вражины отравляли воду, бросая в неё трупы и какие-то химические отравляющие вещества. Майор попросил отцепить мою фляжку с ремня. Я отцепил и передал ему свою флягу. Он взял её и решил попробовать испить водичку, которая плескалась на дне. Зря, конечно, он это сделал, но было уже поздно что-либо предпринимать. Он аккуратно отвинтил крышку и истосковавшаяся в одиночестве змея наивно вытянула свою морду, удивлённо наблюдая за новым для неё человеком. Из осторожности она ещё и вытянула из своей пасти раздвоенный язык, как бы предупреждая, что с ней шутки плохи. Майор тоже шуток не любил и оказался более прыток. Он резко отбросил фляжку со змеёй в одну сторону, а сам в классическом прыжке, прям как в американском боевике, залёг в другую. Рота не поняла его манёвра и дружно захохотала. Откуда ж ему было знать, что это не страшная своими укусами гюрза или щитомордник, а простой наивный уж, тем более прирученный человеком. Майор долго ещё не мог прийти в себя. Он лежал и туго соображал, как же ему выкрутиться из сложившейся трагической для его имиджа, а может быть и карьеры, ситуации. Вечером всё училище было собрано на площадке для экзекуций. Построение училища в каре ничего хорошего не предвещало. Но я наивно ещё не понимал, что это такая честь предстоит для меня. Полковник Жданов, начальник лагерных сборов, встал в центр каре и попросил выйти начмеда. Я всё понял. Следующим по списку значился я. Меня вызвали из строя и начали допекать вопросами про змею. Но я оказался на редкость упорным парнем и молчал, как на допросе. Тогда майор стал объяснять, что могло бы произойти, если бы дежурный по роте ночью тайком от меня, наивно спящего, решился бы отхлебнуть из моей фляжки водички и с перепугу бы заглотнул вовнутрь змея. Чёрт дёрнул меня за язык ответить, что, мол, нечего по чужим фляжкам шарить и хлебать чужое. Увидев разъярённый взгляд полковника Жданова, я вдруг осознал, что скоро мои мучения закончатся бесславным отчислением из училища. Вторая попытка… Полковник в две секунды объяснил всем, что по прибытию на зимние квартиры я сразу иду на педсовет для решения вопроса об отчислении. Я смотрел на сочувствующие лица моих товарищей и с грустью думал, что права была моя одноклассница Оксана Румянцева, предрекавшая мне бесславный поход на Дальний Восток и позорное возвращение домой. Я уже чувствовал всем нутром, что Восток для меня так на всю оставшуюся жизнь и останется Дальним. Но фортуна в очередной раз не повернулась ко мне задом. Из лагерей мы уходили самыми первыми. Наш доблестный третий знамённый взвод, победитель всяческих соревнований и владелец всяческих наград, вплоть до переходящего из взвода во взвод бюста товарища А.В.Суворова, под чутким руководством майора Ж.П.Дмитренко, убегал из лагеря на зимние квартиры в составе разведдозора. Почему убегал? Потому что Ж.П. пытался его догнать на мотоцикле с люлькой. Но, то ли люлька оказалась тяжеловата, то ли Ж.П. грузноватым, но до самого училища он нас так и не догнал, хотя все двадцать с лишним километров тарахтел сзади и кричал во всю глотку: «Ребятушки! Кого догоню, тот на трое суток позже всей роты поедет в отпуск!». А в отпуск нам хотелось невтерпёж! Поэтому нам не страшны были даже засады из сержантов – помощников командиров взводов, которые наивно пытались остановить наше бегство холостыми очередями или взрывами взрывпакетов. Мы с боями пробивались домой! Прибежав в училище, мы обессилено упали на траву в лебединой роще и часа два отлёживались, задрав кверху ноги, сбитые в кровь солдатскими сапогами. Вдруг как из-под земли вырастает майор Пиночет и протягивает мне билет на поезд до станции Ялуторовск Свердловской железной дороги. Ну и дела! Часа через два я уже при полном параде бодро шагал по городу со своим маленьким чемоданчиком, направляясь на вокзал. А педсовет училища благополучно свершился и без меня. Не знаю до сих пор, как взводный умудрился открутиться от начальства, но по возвращении из отпуска к первому сентября никто ни разу мне не намекнул, что я «забыл» прибыть на педсовет перед отъездом домой. Виной всему я объявляю моего ангела-хранителя в генеральском мундире, потому что он преследовал меня половину моей сознательной жизни. Когда я учился в Омском командном общевойсковом училище, он был генерал-полковником и командовал Сибирским военным округом. Тогда он в очередной раз спас меня от отчисления из училища за самовольную отлучку на первом курсе, в результате чего я просто лишился сержантских погон. А когда я по выпуску поехал в Туркестанский военный округ, единственный идиот из всех выпускников-отличников училища, то ротный капитан Гафаров Владимир Джамалович серьёзно полагал, что я поехал делать карьеру под крылышко своего родственничка, который к тому времени был уже генералом армии и командовал округом. По прибытии ко мне на Уланг в Афганистане генерала армии Героя Советского Союза Зайцева, командующего ставкой южного направления, он был удивлён, что с такой фамилией я гоняю орлов на хребтах Саланга, а не сижу где-нибудь в штабе под крылышком своего влиятельного командующего. Но фортуна мне изменила, когда после Омского госпиталя я пытался прорваться обратно в Афган с просроченной визой. После этого пути мои с ангелом-хранителем разошлись и вряд ли где-нибудь перекрестятся вновь. А жаль. [/more] И еще у него есть вот такие сильные стихи. [more] Спасибо! Не знаю, что тебе переслать, ведь у меня много стихов и песен, рассказов. Пока вышлю тебе вот это, если понравится, то спрашивай дальше, буду снабжать. * посвящение майору-афганцу Осадчему, погибшему от пули снайпера в марте 1995г. в г. Грозный * Гитары звон и звон бокалов И вновь «Шампанское» - рекой! Мой друг, увы, как нужно мало, Чтоб обрести в душе покой! Чтобы забыть горечь утраты, Чтоб заглушить потери боль. Да, мы с тобою, друг, солдаты, И наша жизнь – кровь, пот и соль! Нам не хватало в этой жизни, Да, право, и не говори, Лишь благодарностей Отчизны, Удач в карьере и любви. Но, несмотря на эти муки, Мы вновь с тобою в бой идём. Дай, Бог, не помереть от скуки, За это мы бокал нальём! И пусть твердят нам с укоризной, Что пьём, гуляем и поём. Но мы – защитники Отчизны, Что нам дают – то и берём. И не хоромы, и не злато – Лишь в благодарность будет нам Могила русского солдата – Песок и кровь напополам! * * * * * * * * * * * * глазами умершего соседа по койке в Кабульском госпитале * Мы лежим по соседству И не в силах подняться, Друг на друга уставив тоскливые взоры. Мне тоска гложет сердце, Боль не может уняться, И не в силах друг с другом вести разговоры. Я его бы спросил: «Как тебя, брат, зовут?» Он ответил бы мне, началась бы беседа, Но на это нет сил, Рот бинтами заткнут, И о нём не сказал бы, что он непоседа. Вот сестричка идёт, Шприц огромный в руках: В нос вставляет мне трубку противную очень. Что поделать, ведь рот Не откроешь пока, Через шприц эту гадость мне есть нет уж мочи. А сосед без еды, Стонет каждую ночь – Голова вся в бинтах, с животом ещё что-то. Я поднёс бы воды, Да не в силах помочь, Да и поздно уже, ведь зовёт меня кто-то. Перед входом стою В светлый радостный мир, За спиной боль и скорбь и тревоги остались… Я соседу свою Лишь улыбку открыл, И глаза с тихой грустью на нём задержались. * * * * * * * * * * * Опять я вспоминаю по ночам Ущелье, скалы, а внизу – бетонка. И вновь с утра пораньше закричал Старик-мулла пронзительно и звонко. Ему в ущелье вторят ишаки, Всю мусульманскую поднявши рать, От криков этих загалдели кишлаки, Лишь на заставе – тишь да благодать. Разбросанным валяется бельё, Тарелки, кружки грязные стоят. Бойцы, не снявши снаряжение своё, В обнимку с автоматами лежат. Под утро лишь спустились они с гор, Протопав двадцать с гаком километров, Устав от ноши, продубев от ветров, Но вновь не встретили нигде отпор. Уж в пятый раз даёт бача наводку, И в пятый раз осведомитель врёт назло. И, стервенея, расслабляемся мы водкой, Комбат вздыхает облегчённо: «Пронесло!» Пред каждым выходом, как будто в гости к Богу, Все фотографии и письма просмотрев, Борис, мой ротный, в душе давя тревогу, Прощальное письмо кладёт в карман на грех. А я беру шлемак, простреленный душманом, Когда средь ночи целился он в голову мою, И в мыслях кланяюсь молитвам моей мамы И вновь до трёх всё думаю, не сплю. А в три мы снова, как по распорядку: В броню, на выезд в горы засветло. Весь день в поту и материмся мы украдкой И молимся, чтоб снова пронесло. Уж в сотый раз я вижу этот сон, Но нет в живых уж ротного – Бориса, И не дошло прощальное письмо До Лены, Любы, Иры и Ларисы. И нет в живых ребят из группы боевой: Зайдуллина, Сайдашева и Паши Нет Редкозубова и Волгина со мной И Абдуллаева в рядах уже нет наших. А мне их лица видятся в ночи: Пред выходом стоят в ряду едином. Я за Сайдашевым бегу во сне по минам И тычет в бок супруга: «Не кричи!» А я опять проснуться не могу: Стараюсь оторвать сгоревшего стрелка С сиденья раскалённого ЗУ, Уж загорелась левая рука. Навек видать назначено с тех пор, Как в госпиталь попал я по весне, Мне колесить по серпантинам гор И пятитысячники покорять во сне. И вспоминать Саланга белый снег, Где я друзей оставил боевых. Я помню их здоровых и живых, Да по ущелию КАМАЗов быстрый бег. И не сотрётся в памяти тот сон, Как вопреки душманам и ветрам Горнострелковый третий батальон Навечно оседлал Саланг. * разговор бойца АТЦ с матерью в день отправки команды Красноярского АТЦ ФСБ РФ в Чечню осенью 1996г. * - Сынок, не надо воевать, - сказала мать, - Ведь ты в Чечне в людей стреляешь, это верно? Тебя учила я – любить, не убивать, Ты матери наказ не выполняешь, это скверно. Я в армию тебя отправила служить, Но я хочу, чтоб ты вернулся невредимым. Ты жизнью свое должен дорожить, Не подчиняйся глупым командирам. Им что, им лишь бы воевать да убивать, Они за это деньги получают И, невзирая на отца иль мать, Стрелять в народ детишек обучают. - Послушай, мать, я жил твоим умом, Пока погон на плечи не надел. А в армию пошёл я защищать свой дом, У каждого на свете свой удел: Кому-то золото лопатою грести И дом свой по кусочкам продавать, Кому-то службу ратную нести И за других грехи чужие исправлять. Ну почему мы бьёмся целый год И вы нам пораженье приписали? Да потому, что там воюет не народ, Вы приезжайте, посмотрите сами. Там доллары сражаются с рублями И в этой битве всяк заработать хочет. А чтоб «отмыться» тем, кто у руля – Им командиров нужно опорочить. Причём здесь взводный, ротный иль комбат? Он также кормит вшей, что и солдаты. Пред пулей все равны – полковник иль солдат, И мы в развязывании войн не виноваты. Какой же спрос к нам можно предъявлять За то, что честно долг свой выполняем? За интересы Родины идём мы воевать И ваши интересы защищаем! А вы опять на выборы плюёте, Гордитесь тем, что не голосовали. И от ответственности снова вы уйдёте: Мол, мы глупцов во власть не выбирали. Вы здесь, на Родине плюёте в спины нам, А ведь правителей вы сами выбирали. Страну вы развалили по частям, Не мы в Чечню вошли, вы нас туда загнали. * * * * * * * * * * * Прости, родная, если плачу по ночам, Прослушав записи афганских песен. Прости, быть может я когда-то накричал, Или бываю иногда не весел. Прости за боль, что ломится в висках И не даёт порою разогнуться, За шрамы на лице и за крутой мой нрав, И что утрами не могу проснуться. Прости за то, что по ночам кричу Или не сплю до самого утра, Прости за то, что про Афган молчу, А рассказать тебе давно пора. Но не могу, не нахожу тех слов, Чтоб выразить все чувства, ощущенья. Как объяснить тебе, чем пахнет кровь? Как описать бессилия мученья? Как выглядит сгоревший труп Или разорванный в клочки товарищ, Как защищает тебя телом друг И как душа горит от пламени пожарищ? Как объяснить тебе, что чувствовал тогда, Когда очнулся в госпитальной койке, И что в душе моей остались навсегда Афганистана рваные осколки. * * * * * * * * * * * * Красноярскому АТЦ ФСБ РФ (Жене Тимофееву)* Мы вновь собрались у стола. Поговорим о том, о сём, Бутылку вскладчину и закуси на сдачу. Ну, к чёрту, к лешему дела, По кружкам спирта разольём И первый тост поднимем за удачу. ПРИПЕВ: В кружку спирта мы нальём И прикроем сухарём, Рядышком положим сигарету. Вспомним в Грозном мы дела, Спиртом душу до бела Ототрём - и хватит нам об этом. Ну, по второй? Да что с тобой? Быть может скоро снова в бой, А ты нас в час веселья напрягаешь. Не говори – удачи нет, Ты в жизни свой оставил след И что почём на свете – сам прекрасно знаешь! Что не сбылось – видать не зря, И чёрт с ним, проще говоря, Лишь бы всегда удача нам катила. Мы молча третий выпьем тост, Четвёртый вслед ему за то, Чтоб третий тост за нас когда-нибудь не пили. * * * * * * * * * * * Этой ночью мне приснилось Что давным-давно забылось: Скалы чёрные, Тропы горные. И иду я с автоматом, А за мной мои ребята: Все понурые, Лица хмурые… ПРИПЕВ: След в след, молча Горы топчем… На рассвете, Чтоб не заметили. Сердце бьётся от тревоги: Вдруг засада по дороге? Думы тяжкие… Пью из фляжки я. В мышцах вечная усталость, Ох, и служба нам досталась: Вечно потная, Горно-пехотная. Вот на самом перевале «Духов» мы почти достали: Цель наводчику Для вертолётчиков! А они лететь не могут: Выше нас лишь только Боги! Рота горных стрелков – Выше облаков! «Духи» нас совсем не ждали, Мы лежим на перевале: Рассредоточились, Сосредоточились! Сверху бьём из пулемётов – Настоящая работа: Прямой наводкою В цель – короткими! Вновь средь ночи просыпаюсь И спросонья чертыхаюсь: Болезнь заразная – Память опасная! Вот бы выкинуть кусочек, Только сердце кровоточит: Память-то одна, Пей, браток, до дна! * * * * * * * * * * * Говорят, что мужчины не плачут. Это враки, на самом деле. Ведь на свете нельзя иначе! Чтобы души не зачерствели, Чтобы души всегда болели – Им нужны непременно слёзы, Чтоб оттаяли от мороза И от чёрствости не почернели. * * * * * * * * * * * * Посвящение друзьям-парашютистам, погибшим 13.10.2003г. на аэродроме Красноярского РОСТО возле с. Шалинское* Оторвалась вертушка от земли, Чуть-чуть подвисла и рванулась ввысь. О, небо, мы заложники твои! И снова для прыжка мы поднялись. Какой восторг, и раскрывается душа, Сроднившись с ветром, облаками, высотой! Лишь остаётся сделать смелый шаг – И мы опять в упругом воздухе с тобой. Кто говорит, что воздух невесом? Я на упругости его опять распят! Парю, как птица, вверх задрав лицо, И вижу, как друзья мои летят. Схожденье, расхожденье, кувырок – Такого не увидишь на земле! «Медузу» вбок и купола рывок – Вот миг, что сотни раз придёт во сне!... …Писал я эти строки год назад, Не зная, что судьба приговорит Мне это над могилами сказать, В последний путь друзей сопроводив. Теперь же сны другие снятся мне, И не про небо вовсе, а про то, Как забрала земля друзей себе, Могильной глиной подведя итог. Анжела, Дима, Женя, Саша, Костя, Геннадий, Эля, Витя и Серёга… Теперь легко к вам можно ездить в гости, Ко всем вам лишь одна ведёт дорога… Ну, что, Димон, сбылось твоё пророчество: Лежать с Анжелой вместе вам пришлось. Ты путь закончил свой не в одиночестве: Смотри – вас сколько вместе собралось. А нам осталась дорогая память На «видео» вживую вас смотреть И вспоминать бессонными ночами Да тихо песню бардовскую петь: «Друзья уходят как-то невзначай, Друзья уходят в прошлое, как в замять, А мы смеёмся с новыми друзьями, А старых - вспоминаем по ночам… А старых - вспоминаем по ночам…» * * * * * * * * * * * Свистит врагом простреленная шина И под откос опять летит машина, А за рулём парнишка молодой. Ему б с девчонкой милой целоваться, Но на засаду вдруг пришлось нарваться – Война заставит жертвовать собой! ПРИПЕВ: Нам с детства ребята Судьба – быть солдатом: Не за награды, А просто – так надо! Боеприпасами гружёный «под завязку», Ему уже не заменить запаску: Из бензобака бьёт горящая струя. А в голове решенье вмиг созрело: Руль под откос, кому какое дело, Что дома ждёт его любимая семья! У гроба мать в истерике забьётся, Смахнув слезу, батяня отвернётся – Когда-то сына сам он плакать отучил. Сестрёнка малая с наивными глазами Поражена отцовскими слезами: Понять такое - у ребёнка нету сил! Инфарктом горе обернётся для отца, Друзья на встречах будут поминать бойца, Годами будет мать рыдать в подушку. Сестрёнке ещё долго в куколки играть: Рыдающую мать изображать И хоронить убитую игрушку. Но подрастут другие пацаны, Они уже не будут знать войны, Лишь только по рассказам да по фильмам. В войнушку будут весело играть, Героев из себя воображать, Чтобы потом служить своей России! * * * * * * * * * * * В горах туман, опять в разведку ночью. Сухпай получен и собран мой рюкзак. Кукушка долгих лет мне напророчит, А это, говорят, хороший знак. ПРИПЕВ: А на кассете Саша Розенбаум – Прости-прощай! Прости-прощай! В солдатской кружке спирт разбавим – Прости-прощай! Прости-прощай! Мы пацанов помянем наших – Прости-прощай! Прости-прощай! И, расставаясь с другом, скажем – Прости-прощай! Прости-прощай! Уходим ночью, как обычно – пред рассветом. Дай Бог вернуться всем назад живым! Для милой девочки оставь письмо с приветом, А про любовь после войны поговорим! Глаз не сомкнуть, пред выходом не спится: Вновь мысли крутят памяти кино, И вспоминаются опять родные лица, Что в мирной жизни оставлены давно! А Саша всё поёт про самолёты, Которые гробы на родину везут, А нам с тобой привычней вертолёты: Дай, Бог, живыми нас с заданья заберут! Но если вдруг судьба распорядится: Меня в «Тюльпане Чёрном» повезут – Ты сердцу не давай ожесточиться, К моей могиле не забудь маршрут! * * * * * * * * * * * * ФИЛОСОФИЯ ЖИЗНИ * Сидит задумчиво старик И наблюдает отраженье… Какие думы и сомненья Его терзают в этот миг? Течёт вода и нипочём Не остановишь ты движенья. Твои бои, твои сраженья Давно остались за плечом. А сколько лет ты прожил, друг? И сколько Бог ещё отмерил? Ты просто жил, но ты не верил, Что жизнь уж завершает круг. Сидит задумчиво, скорбя О прожитом счастливом лете И в беге жизни не заметил, Что в отраженье этом – я! [/more]
Ответов - 1
IVAN: СИЛЬНО!!!
полная версия страницы